Ануш. Обрученные судьбой - Страница 31

– Бабушка… – Ануш встала со стула и опустилась на колени у бабушкиных ног.

Гохар посмотрела на внучку так, будто та выкачала всю ее кровь из вен. Ануш была не в силах это вынести. Она положила голову бабушке на колени, и та начала поглаживать ее по волосам.

– Кто владеет этим домом, Ануш? – спросила бабушка.

– Казбек, – тихо ответила та.

– А кто построил этот дом, в котором ты выросла?

– Наверное, Казбек.

Гохар убрала руку.

– Встань, Ануш. Тебе нужно кое-что узнать.

Они сели за стол друг напротив друга, и Гохар поведала внучке историю дома.

Он был построен дедом Ануш, Арамом. Дом строился на собственной земле, земле, которой владело не одно поколение их семьи. Когда отцу Ануш было девять лет, турки издали указ об удвоении всех налогов, взимаемых с армян. Налоги стали в два раза больше, чем платили фермеры-турки, и в два раза больше, чем могла заплатить семья.

Муж Гохар трудился в поте лица, чтобы собрать необходимые деньги, но их всегда было недостаточно. Землю и дом забрали и продали Казбеку за треть его стоимости. Всю оставшуюся жизнь Арам платил человеку, которого ненавидел за то, что тот получил принадлежавшее нашей семье по праву.

– Это убило его, – заключила Гохар.

– Но Казбек армянин, как такое могло произойти?

– Казбек заключил сделку с дьяволом, и тот за ним присматривает. – Гохар обернулась, будто он мог подслушать, прячась за лестницей, ведущей на чердак. – Та история, которую я рассказывала тебе про мою мать и сестру, – продолжила она, – о том, что их сожгли на костре… это не совсем правда.

Она вздохнула, посмотрела в окно.

– Моя сестра Гарун была незамужней и жила с матерью в Андоке, это возле Сасона. С момента рождения она была не совсем нормальная. Внешне это не проявлялось, но ее разум не развился дальше уровня шестилетнего ребенка, поэтому она, будучи взрослой женщиной, жила вместе с родителями. К тому времени я уже была замужем и жила здесь вместе с твоим дедушкой и двумя нашими сыновьями. Как я часто тебе рассказывала, Андок – очень красивое место. Город расположен у подножья горы Джебин, между горой и городом раскинулся небольшой лес. История, которую я намереваюсь тебе рассказать, произошла в 1894 году. Я отлично запомнила этот год, потому что один из моих сыновей, твой отец Корюн, как раз обручился с твоей матерью. Дело было в августе. Уже много недель не было дождя и стояла ужасная жара.

Султан Хамид, Кровавый, как его прозвали, как раз распустил парламент в Константинополе и приостановил действие Армянской национальной конституции. Конечно, в Сасоне и Трапезунде люди мало интересовались действиями султана. К сожалению.

Как и сейчас, все армянские мужчины ушли. Некоторые были призваны в армию, но большинство просто пряталось из-за резни в Джели-Гузане. Однажды турецкие солдаты прибыли в Сасон. Они собрали всех женщин и детей и погнали их в лес. Женщины думали, что там они будут в безопасности, и не пытались убежать – до того, как солдаты подожгли лес, а тех, кто не сгорел заживо, расстреляли. Мой отец умер во сне за два года до этого, а матери и сестре не так повезло.

Ануш обняла ноги бабушки, не зная, что и сказать. Она не могла до конца поверить в эту историю. А что, если это только легенда, сочиненная, чтобы пугать армянских детей, тем самым защищая их от злых турок? Эту историю Ануш не слышала раньше, Хандут никогда ничего подобного не рассказывала.

– Ты должна это знать, Ануш. Ты должна понимать, что делаешь!

– Я знаю, что я делаю. Джахан не такой!

– Он турок. И способен на такое, чего ты даже не представляешь!

– Если бы ты знала его так, как я…

– Я молюсь Богу, – женщина закрыла глаза, – чтобы я этого никогда не узнала!

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 8 июня 1915 года

Сегодня в первый раз за все время работы Манон не явилась в больницу. Точнее говоря, она пришла утром и сразу же ушла, что весьма меня встревожило. Раньше такого не случалось – она никогда не отсутствовала на работе, ни из-за болезни, ни по какой-либо иной причине. Я забеспокоился.

Было облегчением узнать, что она вывихнула лодыжку, споткнувшись о швабру, вышла из себя и стала кричать на студентку-медсестру Патиль, которая оставила эту самую швабру на полу. Кроме этого все было в порядке.

Поручив Бедросу и Григору посетить последних пациентов, я пошел проведать Манон. Я впервые шел в ее жилище – домик с двумя комнатами позади диспансера, который изначально предназначался для смотрителя. Я постучал, но мне явно были не рады. Голос Манон четко и недвусмысленно велел мне убираться:

– Allez – vous en!

Проигнорировав приказ, я назвал себя, в ответ – продолжительное молчание. Наконец мне велели открыть дверь и войти.

Внутри было тяжело ориентироваться из-за темноты – шторы были опущены. Как только мои глаза привыкли к полумраку, я заметил Манон, сидящую на диване. Ее нога покоилась на пуфике.

Она велела мне открыть шторы, прежде чем предложила сесть.

В свете, льющемся через запыленное окно, я увидел, что комната чистая и уютная, как я и ожидал, однако казалось, что в ней слишком много вещей, хотя мебели было мало – два кресла, раскладной стол у одной из стен, возле него – одинокий стул. Большой исфахан лежал на полу в центре и буйством красок оживлял комнату, но мое внимание привлекла стена за Манон.

Она вся была занята сувенирами: коллекция четок, выполненных из полудрагоценных камней; паранджи различных стилей, в том числе и выглядевшая так, будто она сделана из стали, а на самом деле из отшлифованной кожи; макраме; на одной полке с курильницами выстроились латунные и медные кофейники, на другой – маленькие шейкеры с рынка золота. Были здесь и молитвенные коврики, и миниатюрные иконы – пожалуй, самые ценные предметы в этой комнате. На шелковых нитях висели, будто застывшие в пространстве, серебряные ханджары – короткие изогнутые кинжалы, вложенные в изысканные ножны.