Ануш. Обрученные судьбой - Страница 94

К оглавлению

94

В его памяти навсегда останется Бейрут. И все с ним связанное: свет, холод и чувство невероятного опустошения. Разбитые мечты и страдание. И море, и волны, и ветер, шепчущий об искуплении.

Эпилог
Дневник доктора Чарльза Стюарта

Спрингфилд Иллинойс 29 марта 1922 года

Сегодня утром я нашел в сундуке свой старый дневник и некоторое время перечитывал его. Было холодное зимнее утро в Иллинойсе, в моем кабинете горел камин, и я раздумывал, а не бросить ли мне всю эту писанину в огонь?

Однако по какой-то причине я не смог этого сделать. Более того, я добавил еще одну запись, надеясь завершить то, что не следовало начинать.

Мы вернулись в Спрингфилд, город, в котором родилась Хетти, и я приобретаю новый опыт – работаю врачом в городе.

Люди здесь столь добры и приветливы, что очень нелегко понять, почему же мы покинули эти места. Мои дни заполнены практикой. Армянский фонд помощи начал сворачивать свою деятельность, а потом и вовсе закрылся. Я написал об этом Генри, а он ответил, что это было неизбежно, ведь иссякли пожертвования. Однако это терзает меня. Как быстро мы все забываем!

Хетти говорит, что это вполне ожидаемо, сердца и умы людей занимают другие дела и трагедии, и, наверное, она права.

Тем не менее, пока я жив, армяне и их история не будут забыты!

По крайней мере, в этой части света память об ужасающих событиях будет жива среди тех, кто пережил то страшное время. Вот в чем ирония: кто хочет забыть, не может этого сделать.

Для членов моей семьи четыре года, проведенные в Империи, не прошли бесследно.

Томас сердит на весь мир, мечтает изменить политическую ситуацию, Роберт изучает медицину и хочет работать за рубежом. Девочки, наверное, выйдут замуж, но Милли, которая тише всех и более склонна к размышлениям в последнее время, изучает юриспруденцию. Они скучают по сестре и иногда говорят о ней. Я думаю, это неплохо. Конечно же, это хорошо.

Иногда я пытаюсь представить, как сложилась бы наша жизнь, если бы мы не поехали в Трапезунд, никогда не покидали бы пределы Иллинойса. Я размышляю над тем, чего же в действительности я хотел добиться.

Когда я был молод, мечтал показать Хетти мир, но мир такой, каким я себе его представлял. Мир, в котором такие понятия, как «хорошо», «плохо», «добро» и «зло», укладывались в рамки моего понимания.

Сразу после нашего возвращения в Америку я впал в такую изнурительную депрессию, что не мог подняться с кровати, или поесть, или даже общаться с моими детьми, но теперь со мной все в порядке, и именно благодаря Хетти мир воцарился в моей душе.

Я никогда не сомневался в том, что люблю свою жену, но только на протяжении этих долгих месяцев моей болезни я осознал полное значение этого слова.

Моя прекрасная жена, которая потеряла дочь, невинность, пожертвовала своей молодостью, никогда не винила меня. Она простила меня! И я пытаюсь, боже, как же я пытаюсь простить самого себя!

Интересно, удивляется ли она высокомерию человека, который думал, что знает все лучше других? Человеку, который был уверен, что в силах спасти армян Трапезунда, когда на самом деле он не мог сделать ничего. Вообще ничего значимого!

Иногда мы получаем весточки от Манон, она присылает открытку на Рождество и поздравляет детей с днями рождений. Она по-прежнему живет в Турции, в нашем старом доме в деревне, и утверждает, что уже слишком стара, чтобы измениться, да ей все равно некуда податься.

Разрушенная больница вряд ли когда-либо будет восстановлена и вновь откроется в том же качестве, но Манон устроила врачебный кабинет в доме и старается как может. Я думаю, что она счастлива, если Манон вообще свойственно ощущать себя счастливой.

В нескольких километрах от Трапезунда море выбросило на берег тело Пола. Оно пролежало в воде слишком долго, чтобы можно было понять, от чего он умер, но местные власти утверждали, что его раны и переломанные кости были следствием ударов о скалы при падении.

Манон похоронила его на старом кладбище рядом с Лотти, мне кажется это вполне уместным.

В прошедшие после нашего возвращения годы работа была огромным утешением и отвлечением для Хетти и меня.

Я благодарю Бога за этот честный труд и за людей Спрингфилда, которые обеспечивают мою постоянную занятость, и я не думаю подолгу об Империи.

Бывают дни, когда я убежден, что покончил с Трапезундом, и все же он по-прежнему не отпускает меня.

Мне постоянно снится один и тот же сон. Я вновь в деревне: весна, лимонные деревья в цвету. Площадь заполнена людьми, они поют и танцуют, как это было в день свадьбы Вардана Акиняна. Играет музыка, слышатся ритмы уды и думбека. Все счастливы, как и должно быть. Я стою среди них, улыбаюсь и хлопаю в ладоши, как вдруг замечаю, что музыка затихла.

И я вижу, как справа от меня все музыканты оркестра, старики, отложили инструменты, встали и начали исчезать в аллеях и боковых улочках. За ними пошли женщины, потом молодые девушки в летних платьях, фартуках и косынках.

Я уже плачу, так как знаю, кто последует за ними, – дети.

Как только я это осознаю, уже вижу, как дети исчезают в сумраке аллей.

Все, один за другим.

Я окликаю их, но они меня не слышат.

Я пытаюсь их догнать, но не могу.

И воцаряется тишина.

Жуткая тишина…

Я стою на площади один, наблюдая за тем, как исчезает последний ребенок.

...

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь;

но любовь из них больше.

Послесловие

Двадцать четвертого апреля 1915 года армянская интеллектуальная элита Константинополя, столицы Османской империи, теперь Турции, была собрана в одном месте и расстреляна.

94